После августа 2020: истории ЛГБТ+ людей в Беларуси

История седьмая

I

В 2019 году фонд «Открытые Сердца» при поддержке католической церкви Беларуси и её тогдашнего главы архиепископа Тадеуша Кондрусевича собрал 52 тысячи подписей под петицией, призывающей ввести уголовную ответственность за распространение информации про ЛГБТ-людей. В феврале 2020 года вместе с другими ЛГБТ-инициативами мы сидели и брейнштормили, думали, что мы как ЛГБТ-сообщество можем с этим сделать. Одним из пунктов было написать письмо Папе Римскому с просьбой осудить ненависть. Нашей целью было, чтобы Папа Римский публично с мировой трибуны произнёс слово «Беларусь». Мы хотели, чтобы о нас услышали.

5 марта 2020 года письмо отправили письмо Папе Римскому.

9 марта 2020 года фонд «Открытые сердца» провёл пресс-конференцию по результатам сбора подписей. «Костел поддержал эту инициативу, так как она соответствует учению Иисуса Христа», – сказал Тадеуш Кондрусевич на той встрече.

Мы начали готовить свою пресс-конференцию с родителями ЛГБТ-людей, но не успели её провести. 11 марта 2020 года ВОЗ объявил пандемию короновируса, в инфополе не осталось места ни для какой другой повестки, и мы отменили встречу.

Сегодня кажется, что это всё происходило в другой жизни.

16 августа 2020 года во время традиционной проповеди на площади Святого Петра в Ватикане, Папа Римский Франциск произносит: «Вверяю всех беларусов под защиту Богородицы, Царицы мира».

II

Что я знаю о (не)видимости? Как беларус_ка. Как ЛГБТ+ человек. Как небинарный человек в Беларуси.

До августа 2020 года мой опыт беларус_ки накладывался и совпадал с опытом ЛГБТ+ человека. Также как я ощущала свою невидимость как квир-человек в гетеронормативном мире, так и Беларусь всегда оставалась невидимой для внешнего мира. А свою принадлежность здесь приходилось описывать через множество слов и других названий. – Where are you from? – From Belarus. – ? – It’s between Russia and Poland. И вдруг каждой клеточкой своего тела я ощутила, как это – оказаться в центре внимания, когда на тебя направлены все взгляды. Беларусь стала частью мировой повестки. Запредельное насилие сделало нас видимыми и поставило на карту мира. Почему же этот новый и такой долгожданный опыт переживания видимости оказалось сложно переварить? Может быть потому, что «каждой клеточкой своего тела» я одновременно ощущала обратное – что для меня здесь нет места и меня тоже нет. Это было одновременное переживание видимости и невидимости. Я много думала о том, как справляться с таким активным вниманием, обращённым в твою сторону в тот момент, когда другая твоя важная часть остаётся невидимой. Как вообще возможно одновременно переживать два противоположных друг другу процесса?

На маршах рядом с другими людьми я чувствовала свою исключённость как квир (небинарного) человека. Наиболее острым это переживание было в момент, когда в «женских маршах» сформировалась фем-колонна. То, как общались люди в чате (обращение «девочки» и т.д.), как меня приглашали присоединиться, но я замечала, что не приглашали так же моих друзей цис-мужчин. Многие мои подруги вышли в фем-колонне на марш 29 августа. А я просто физически не смогла присоединиться. И это было тяжело. Как не пыталась объяснить себе нерациональность своего поступка (что «всё это сейчас не имеет значения», «не важно кто и как называет этот марш и тебя в нём» и т. д.) – я ничего не могла поделать с тем, что бесконтрольно, помимо моей воли в этот момент подгружался весь мой предыдущий транс*опыт. Я чувствовала, что когда меня включают в этот марш, то включают как женщину(*). Но я не женщина (со звёздочкой или без). Мне кажется, что цис-мужчин на «женских маршах» автоматически считывали как союзников (и в этом плане для них там тоже было место). А где было моё?

Я вновь переживала до боли знакомый опыт невозможности быть собой, именно он мне не позволял присоединиться к действию, которое ценностно я глубоко разделяла, не позволял мне стать рядом с близкими мне людьми. И только с появлением квир-колонны я поняла, что для меня в «женских маршах» появилось место.

5 сентября 2020 года во время очередного «женского марша» в протестах впервые организуется квир-колонна. День, в который каким-то чудесным образом для меня сплелись множество (в том числе личных) историй. И всем нашлось место. Маршрут шествия начался у Комаровского рынка и закончился на Площади Независимости. Когда к площади подъехали автозаки и бусы, из которых вышли люди в камуфляжной форме и масках, мы все поднялись на ступеньки Красного костёла, выстроились стеной в несколько рядов. Я смотрела на людей в масках и думала, если они сейчас начнут нас оттеснять и задерживать, укроюсь ли я в костёле, в месте, где ещё совсем недавно собирали подписи против меня? От этих противоречий, казалось, ещё чуть-чуть и взорвётся мозг. Но я чувствовала, что сейчас и для меня здесь есть место, также как и для всех остальных.

Квир-колонна создала для меня место на «женских маршах». Его не было априори, но как только оно возникло, то стало чем-то очень осязаемым и достаточно устойчивым – я продолжила выходить на «женские марши» и тогда, когда квир-люди больше не обозначали себя символикой, поскольку в какой-то момент эта видимость стала опасной. Я всё равно знала, что для меня здесь уже есть место.

Интересно как происходит это создание места? Ведь у него не было одно_й автор_ки. Это было что-то, что казалось «витало в воздухе», о чём одновременно думали многие, что уже созревало и готово было вот-вот «проявиться» как только кто-то озвучит эту очевидную, но при этом всё равно не само собой разумеющуюся идею – т.к. за ней стоит долгая история борьбы за своё место.

III

5 сентября яркой заметной группой мы быстро шли через ряды Комаровки к общей точке сбора, пытаясь оторваться от тихарей. На нас смотрели работники рынка и случайные прохожие, и в их взглядах читался вопрос, я видела, что они не могут уложить нас ни в одну из доступных «коробочек». Наши символы были для них непонятны. Что значит эта радуга? О чём их лозунги? Кто эти люди?

– А это наши или не наши?

– Наши.

Словами не передать, что я почувствовала, подслушав этот короткий разговор, пока мы шли между рядов Комаровки. У меня и сейчас на глаза наворачиваются слёзы, когда об этом пишу. Такое непривычное и долгожданное чувство принятия, на которое давно не рассчитываешь (я помню все истории исключения ЛГБТ-активист_ок из общих протестных шествий предыдущих лет), но вдруг получаешь. Ты «свой_я».

Позже за принятием также последовало и отторжение. Снова два амбивалентных разнонаправленных опыта. Получается, одновременно надо быть видимым, чтобы для тебя появилось место, но в тот же момент, когда оно появляется, эта видимость делает тебя уязвимым. ЛГБТК-люди были единственной социальной группой, которую после того, как она себя обозначила, пробовали исключить из протестов. Т.е. ты одновременно «отгребаешь» за свою видимость, но тебя же к ней вынуждают, иначе ты не сможешь сказать, что принимала участие в протестах. Показательно, что во многих источниках появление квир-колонны в протестах описывалось как «ЛГБТ-сообщество тоже присоединилось к протестам в Минске». Такое признание вклада вызывало чувство удовлетворения, но одновременно приносило с собой и боль, т.к. мы не «появились», не «присоединились» и прочее. ЛГБТК-люди были здесь с самого начала – наблюдателями на избирательных участках, в командах альтернативных кандидатов, на улицах и в волонтёрских движениях – мы были здесь всегда, а сейчас просто себя обозначили. И как только обозначили, столкнулись с агрессией в свою сторону.

IV

Лозунги «Это наш город!» и «Мы здесь власть!» появились сначала на одном из «женских маршей», а позже уже закрепились и на больших воскресных маршах. Я много времени в своём активизме посвятила теме присвоения истории города ЛГБТК-сообществом. Записывала интервью с активист_ками прошлых лет, рассказывала истории про памятные для ЛГБТК-сообщества места, возвращая квир-места на общую карту города. Поэтому лозунг «Это наш город!» вмещал для меня одновременно несколько смыслов – в нём (снова) смогли соединиться и совпасть две мои идентичности – беларус_ки и квир-человека. Когда я его кричала вместе с другими людьми, внутри всё начинало дрожать, и я, наконец, чувствовала себя целой.

Второй моей любимой кричалкой была перекличка, которая родилась в ответ на попытки маргинализировать протестующих, назвав их «овцами», «проститутками» и «тунеядцами». В первое время со стороны протестующих ещё были попытки отгородиться от этих названий, можно было увидеть достаточно много плакатов «Мы – не овцы», «Не проститутка, а мать» и т. д. Но постепенно их стали вытеснять другие плакаты. «Проститутки с народом», «Наркоманы с народом», «Как похорошел Минск при наркоманах и проститутках». И, наконец, эти высказывания трансформировались в перекличку, которую я полюбила также, как и лозунг «Это наш город!». Которая вызывала в моем теле такую же дрожь.

«Овцы здесь?» – «Здесь!» – «Наркоманы здесь?» – «Здесь!» – «Проститутки здесь?» – «Здесь!» – «Тунеядцы здесь?» – «Здесь!»

«Здесь все».

 

Эта публикация является частью спецвыпуска журнала «Критика Феміністична», вдохновленного Восточноевропейской феминистской конференцией «Гендерная борьба в Восточной Европе» ("Gender Struggle in Eastern Europe"), которая состоялась в Каунасе в октябре 2019 года. Гостевые редактор_ки: Довайне Бушманн, Анико Грегор, Алена Минченя, Ирина Редькина, Галина Ярманова.